https://orcid.org/0000-0001-6370-9488Кандидат филологических наук, независимый исследователь, Киев, Украина; kyivtext@meta.uahttps://orcid.org/0000-0001-6370-9488
Цель предлагаемой работы – проанализировать статус сборника Неалит (1993–1994) в белорусском литературном процессе 1990-х гг. Материал исследования составляет макет этой книги из личного архива поэта Виктора Жибуля. Ранее соответствующий документ не был обнародован и введен в научный оборот.
Особенности Нэа-літа освещаются в обще концептуальном, текстологическом и жанрово-стилистическом аспектах.
Среди прочего, мини-антология продемонстрировала кристаллизацию новой литературы. Кроме того, в сборник вошли варианты стихотворений Сержа Минскевича, Ильи Сина, Алеся Туровича, отличные от более поздних публикаций. В итоге Нэа-літ стал площадкой для поиска актуального художественного языка. В рамках макета издания наметились радикальные транслогические эксперименты, сформировался нестандартный жанр «панфиль», проявилось преобладание образов городского пространства с подчеркнутыми мотивами телесности.
Ключевые слова: текст, образ, вариант, публикация, эксперимент
Celem proponowanej pracy jest analiza statusu zbioru Nea-lit (1993–1994) w białoruskim procesie literackim lat dziewięćdziesiątych. Materiałem badawczym jest makieta tej książki z prywatnego archiwum poety Wiktara Żybula. Taki dokument literacki nie został jeszcze upubliczniony ani wprowadzony do obiegu naukowego.
Właściwości Nea-litu są wyjaśnione w aspektach ogólnokonceptualnym, tekstologicznym i gatunkowo-stylistycznym.
Między innymi rzeczami antologia manifestowała krystalizację nowej literatury. Ponadto w zbiorze znalazły się odmienne od późniejszych publikacji warianty wierszy Sierża Minskiewicza, Illi Sina, Aliesia Turowicza. W końcu Nea-lit został platformą do poszukiwania aktualnego języka artystycznego. W ramach projektu książki zarysowano radykalne eksperymenty translogiczne i niezwykły gatunek „panfilu”, zaprezentowano dominowanie obrazów przestrzeni miejskiej z zaakcentowanymi motywami cielesności.
Słowa kluczowe: tekst, obraz, wariant, publikacja, eksperyment
The purpose of the proposed work is to analyze the status of the collection Nea-lit (1993–1994) in Belarusian literary process of the 1990s. The research material is the layout of this book from the private archive of the poet Viktar Zhybul. Such literary record has not yet been made public or put into scientific circulation.
The peculiarities of Nea-lit are illuminated in the general conceptual, textual and genre-stylistic aspects.
Among other things, the anthology manifested the crystallization of new literature. In addition, the collection included versions of poems by Sierzh Minskievich, Illia Sin, Alies Turovich, different from later publications. In the end, Nea-lit became a platform for searching for actual imaginative language. Within the project of the book radical translogical experiments and unusual genre of ‘panphile’ were outlined, images of urban space with accentuated motifs of corporeality prevailed.
Keywords: text, image, version, publication, experiment
«Летучий голландец» белорусской поэзии: феномен сборника Нэа-літ
Памяти Сержа Минскевича
Творческое движение «Бум-Бам-Літ» («Бум-Бам-Лит»), возникшее в 1995 году, к настоящему времени стало визитной карточкой белорусского постмодернизма. Как констатировал идейный вдохновитель молодых писателей – философ Валентин Акудович, участники упомянутого круга пришли в «серо-унылый» дискурс словесности феерически. Имели место нестандартные приёмы на выступлениях, диковинные для публики слова, необычные движения и общий эффект очаровательного «шабаша». Эти события подтверждали: сама белорусская литература была готова к зарождению некоего кардинально нового феномена[1].
Примечательно, что ещё в 90-х годах Пётр Кемпинский трактовал объединение минских экспериментаторов как символ всего нового, нестандартного, революционного в ней[2]. Позднее Катажина Бортновская неслучайно вела речь о целом «поколении Бум-Бам-Лита», устремившемся к решительному изменению порядков в культурной средe[3]. В целом такие участники яркого движения, как Ольгерд Бахаревич, Дмитрий Вишнёв, Виктор Жибуль, Серж Минскевич, Вальжина Морт, Илья Син, приобрели узнаваемость в мире прежде всего как реформаторы художественных доминант в искусстве Беларуси.
При этом явления, предшествовавшие созданию «Бум-Бам-Літа», до сих пор не приобрели значительного внимания со стороны исследователей. В частности, едва ли не наиболее таинственным остаётся сборник новой белорусской поэзии Нэа-літ (Нео-лит). Его редколлегия сформировалась на рубеже 1993–1994 годов, объединив ряд молодых авторов-экспериментаторов. Книгу не удалось опубликовать, однако сохранился макет мини-антологии. Минскевич даже сравнил невоплощённый проект с «летучим голландцем», который на протяжении определённого времени «путешествовал» по редакционным компьютерам. Более того, ввиду такой истории сборника упомянутый писатель и филолог предположил: Нэа-літ мог бы считаться первым образцом белорусской электронной литературы[4].
Цель данной статьи – проанализировать статус сборника Нэа-літ в белорусском литературном процессе 1990-х годов. Материал исследования составляет макет указанной книги, хранящийся в личном архиве поэта и филолога Виктора Жибуля. Ранее соответствующий документ не был обнародован и введен в научный оборот.
Следует предположить, что особенности Нэа-літа наиболее примечательно прослеживаются в общеконцептуальном, текстологическом и жанрово-стилистическом аспектах.
Работу над мини-антологией предварял ряд неординарных событий.
Одно из них состоялось 1 апреля 1993 года в столице Беларуси. Группа начинающих авторов – студентов минских высших учебных заведений изощрённым способом организовала свой творческий вечер в Доме литератора. Будучи лишёнными возможности выступить там, они сумели при поддержке частных предпринимателей арендовать кафе в этом респектабельном учреждении. В итоге на знаковой локации прошло колоритное комичное шоу, приуроченное ко Дню смеха.
Благодаря удачному опыту импрезы в среде её участников зародилось авангардно настроенное объединение «Табала S-тэт» («Толпа S-тэт»). Этот круг задался целью опубликовать сборник белорусской андеграундной поэзии начала 1990-х. В редколлегию антологии вошли Ольгерд Бахаревич, Всеволод Горячко, Серж Минскевич, Сергей Патаранский, Илья Син, Алесь Турович. К упомянутым столичным писателям также примкнул представитель творческого союза молодых художников и литераторов «Пяты кут» («Пятый угол») из города Слуцка Дмитрий Вишнёв[5].
Редколлегия не ограничивала свою деятельность кабинетной работой с текстами, а проводила публичные мероприятия фактически для расширения круга авторов. В частности, Бахаревич в автобиографическом романе Мои девяностые воспроизвёл содержание афиши одного из вечеров, который «неолитовцы» организовали зимой 1994 года в Белорусском гуманитарном образовательно-культурном центре. Акция Шаг за (Крок па-за) предусматривала выступления как членов координационной группы по подготовке антологии (в первом отделении), так и всех желающих. То есть сборник был открытым для поэтов, разделявших ценности составителей (главная часть импрезы анонсировалась как «вечер современной авангардной поэзии»). Интересно также, что афиша даёт основания для причисления Левона Вольского и Ланы Медич к редакторам Нэа-літа. Эти поэты выступали в начальном отделении наряду с Минскевичем, Сином, Бахаревичем и Туровичем.
С другой стороны, определение инициаторов чтений в образовательно-культурном центре («редколлегия сборника»)[6] скорее обозначало среду писателей-единомышленников, чем акцентировало книгу, над которой они трудились. Бахаревич резюмировал: «[...] Все были свои, всех объединял язык»[7]. Таким образом, молодые экспериментаторы избрали самохарактеристику «редколлегия», наделённую бóльшими творческими смыслами, нежели стандартные, отчасти бюрократизированные термины «союз», «общество» и т. д. Аналогичная открытость и неформальность в будущем была свойственна движению «Бум-Бам-Літ». Согласно одной из концепций ни войти, ни выйти из него нельзя, поскольку «Бум-Бам-Літ» не является чем-либо статичным[8].
Как объяснял Минскевич в комментариях для антологии-билингвы Бум-Бам-Літ (2021), название Нэа-літ, избранное инициаторами книги, было символичным. Импульсы в молодёжной творческой среде соотносились с неолитической революцией. Подобно переходу наскальной живописи в пиктограммы, то есть разновидность письма, небольшая антология должна была показать кристаллизацию качественно новой литературы[9].
Собственно, подзаглавие сборника было достаточно широким по содержанию: «Новая белорусская поэзия»[10]. Экспериментальность и неофициальность творчества не подчёркивались, но проявления традиции достаточно чётко отвергались.
Мини-антология состоит из обложки и 38 листов с поэтическими текстами. Интересным оказывается круг авторов Нэа-літа. На обложке макета, находящегося в распоряжении Жибуля, указано девять имён: Игорь Сидорук, Алесь Турович, Серж (Сержук) Минскевич, Ария Ульрика Гатальская, Левон Вольский, Ваня Ра (псевдоним Валерия Булгакова), Илья Син, Сергей (Сержук) Патаранский. В свою очередь, в самом макете подборка произведений Патаранского отсутствует, однако содержатся стихотворения Вишнёва и Евгения Усошина, не заявленных на обложке.
По мнению Жибуля, приведённому в электронном письме от 6 февраля 2020 года автору статьи, причиной этого может быть наличие нескольких редакций макета. Из одной из них поэзия Патаранского была изъята для публикации в другом издании (вероятно, приложении «ЗНО» к газете «Культура»).
В настоящее время указанные редакции неизданной книги точно не установлены.
Примечательно, что авторы Нэа-літа не были исключительно членами литобъединений «Табала S-тэт» и «Пяты кут», инициировавших подготовку антологии. Например, Сидорук принадлежал к ещё одной знаковой нонконформистской формации – Обществу вольных литераторов. С учётом географии организаций, стоявших у истоков сборника, соотношение между количеством минских и слуцких участников публикации также не отличалось пропорциональностью. По сути единственным полноценным представителем «Пятага кута» оказался Вишнёв. В этой группе из Слуцка числился и Минскевич, впрочем его имидж поэта-урбаниста неразрывно связан именно со столицей Беларуси. Таким образом, минские писатели доминировали. Соответствующая тенденция характерна и для «Бум-Бам-Літа» – движения, которое локализировалось в Минске, сосредотачивалось на утверждении минской городской культуры и, в отличие от ряда других белорусских литературных союзов, не выстраивало систему региональных филиалов.
Следует отметить, что не все участники Нэа-літа в дальнейшем продолжали творить андэграундную поэзию. Действительно, Валерий Булгаков стал более известен как философ, журналист, главный редактор независимого научного, общественно-политического и литературно-художественного журнала «Arche», а псевдоним Ваня Ра сегодня слабо идентифицируется даже среди современных белорусских гуманитариев. В то же время Усошин, не отказавшись вполне от литературного творчества, избрал путь греко-католического священника.
При этом «бум-бам-литовцы» осознавали определённую ответственность если не за судьбу неизданной книги, то по крайней мере за опыт, приобретённый в ходе её формирования. Вишнёв писал о планах движения издать Нэа-літ наряду со сборником прозы Рэчы-96 как о цели движения. Однако поэт самоиронично признавал: уже по состоянию на вторую половину 1990-х годов по страницам таких запланированных изданий «бегают бегемоты, крокодилы, зебры, жирафы и тараканы»[11].
Отдельного комментария стоит оформление сборника, довольно неоднородное по технике и стилистике. Минималистичную обложку изготовил Син. В работе над иллюстрациями были задействованы Анна Ковшар, а также двое поэтов – авторов мини-антологии: Гатальская и Вольский. В частности, второй из них создавал изображения на полях макета. Речь идёт о подобиях размывов, запыленности, воспроизведении архаических узоров, отпечатков пальцев и других проявлениях старины. Очевидно, некий эффект ретро должен был контрастировать с авангардистскими идеалами писателей, тем самым усиливая внимание к литературному тексту. Вольский фактически создавал изысканный орнамент эстетической революции, заявленной молодыми авторами.
Такие умонастроения относительно традиции были свойственны ряду симпатиков прогресса в белорусской культуре середины 1990-х годов. К примеру, только в одном февральском номере приложения «ЗНО» к газете «Культура» за 1995 год напечатано несколько статей о реинтерпретации устоявшихся практик. Надежда Короткина рассуждала о современном национальном дизайне, подчёркивая: эстетический опыт предков необходим, но лишь при обязательном условии его переосмысления[12]. В свою очередь, Владимир Орлов побуждал рассматривать граффити как инструмент игровой трактовки прошлого[13].
В результате обозначалась концепция Нэа-літа как вполне демократичного издания, тяготеющего не только к экспериментальному духу в поэзии, но и к ярко выраженному урбанизму, а также нетривиальным толкованиям архаики.
Данные характеристики следует учитывать при рассмотрении движения текста представленных произведений.
Можно предполагать, что Нэа-літ должен был не столько свидетельствовать об итогах в расширении диапазона белорусской поэзии, сколько презентовать творчество молодых писателей. В связи с этим в сборник включались произведения, достаточно новые на время подготовки макета. В дальнейшем они заметно дорабатывались в более поздних публикациях.
Действительно, мини-антология стала источником текста ряда стихотворений, которые приобрели известность в несколько отличных вариантах (сочинения Минскевича, Сина и других).
Помимо исключительно орфографических деталей (непоследовательность в соблюдении официального, так называемой «наркомовки», либо классического белорусского правописания в макете) особенно интересны преобразования в произведениях первого из упомянутых авторов. После запланированного, но не осуществлённого выхода Нэа-літа появилась дебютная поэтическая книга Минскевича Через ГалеРею (Праз ГалеРэю, 1994; фактически – 1995). К моменту её публикации (корпус стихотворений сдан в набор 14 ноября 1994 года; сборник подписан в печать более чем полгода спустя, 9 июня 1995 года)[14] автор уже внёс определённые коррективы в сочинения, предназначенные для томика «новой белорусской поэзии». Например, зарисовка Городское утро (Гарадзкі ранак)[15] из цикла Пейзажистика (Пэйзажысьціка) приобретает обновлённое название – Утро в городе (Раніца ў горадзе)[16].
Более того, образ остановки общественного транспорта во второй строфе детализируется. В Нэа-літе речь идёт о неконкретизированной локации («[...] Трамвай празьвініць бляхаю, // Аб’едзе прыпынак МАЗ», строки 7–8)[17]. В книге Через ГалеРею подразумевается место, обладающее определёнными географическими смыслами либо экспрессивной, возвышенной, окраской. В более позднем варианте слово «Прыпынак» пишется с большой буквы, как имя собственное[18].
Существеннее исправлено другое произведение из указанного цикла. Аллитерационный этюд в Нэа-літе получил заглавие Восход солнца над болотом (Усход сонца над балотам)[19]. В самостоятельной книге поменялись как название, так и образные акценты. Минскевич переименовал стихотворение на Закат солнца над болотом (Заход сонца над балотам)[20]. Начальная строчка сочинения во втором варианте лишилась инфернальных кодов. Вместо упоминания о демонических существах, в художественном мире этюда возникла отсылка к птицам:
Чароты чэрці чорнымі чубамі чэшуць ачмурэлы чэраў вечара [...].
Усход сонца над балотам[21]
чароты чаплі чорнымі чубамі чэшуць ачмурэлы чэраў вечара [...].
Заход сонца над балотам[22]
Хоть это кажется неожиданным, но графика текста оказывается более консервативной именно в антологии новой поэзии. Так, в сборнике Через ГалеРею все строки произведения, включаю первую, начинаются с маленьких, а не прописных букв.
Во всяком случае, более ранний, «неолитовский», вариант этюда вошёл в сборник Тазик белорусский (Тазік беларускі, 1998)[23] – первую антологию движения «Бум-Бам-Літ». Вероятно, такой факт можно расценивать как дань поэта этапу, с которого начиналась мощная постмодернистская формация. Коллективное издание конца 1990-х годов должно было презентабельно обозначить творческий путь самых активных «бум-бам-литовцев». Не исключено, что Минскевич решил акцентировать период, вдохновивший его на максимально интенсивные художественные искания.
Показательно также то, что именно в Нэа-літе отображается особенная практика Минскевича по озаглавливанию стихотворений из цикла Пейзажистика. В каждом из них название не предваряет произведение, а указывается в конце, под заключительным версом.
Обращают внимание также варианты сочинения Портрет ДНК в процессе бреда с бодуна одновременно на двух языках (Партрэт ДНК падчас трызьненьня з будуна адначасова на двух мовах). Его текст основан на межъязыковой омонимии белорусской и английской лексики («сноў» – «snow», «нот» – «not» и т.д.). Значимая корректива возникает в строчке 5:
| Номер строчки | Вариант из сборника Нэа-літ | Вариант из книги Через ГалеРею |
|---|---|---|
|
5 6 7 8 |
ЦМОК дыму – бязСЭНСУ тлее СЛОў СЭРПАНТынава зблытаны КНОТa. |
ЦМОКам дыму бясСЭНСу тлее СЛОў СЭРПАНТынава зблытаны КНОТb. |
Объяснения: a Нэа-літ..., лист 26; «Змей дыма – // без смысла тлеет // слов серпантинно // запутанный фитиль»; b С. Мінскевіч, Трубалёт в Праз ГалеРэю, c. 38; «Змеем дыма // без смысла тлеет // слов серпантинно // запутанный фитиль».
Благодаря грамматической (существительное «цмок» переходит из именительного в форму творительного падежа) и пунктуационной (устранение тире) правкам иконика произведения проясняется. Завитки догорающего фитиля чётче соотносятся с образом сказочного змея.
В некоторых версиях текстов, собранных в Нэа-літе, привлекает внимание структура стихотворений. В частности, миниатюра Сина в варианте, предназначенном для мини-антологии, начинается так: «толькі цень... // толькі пах...». Строки 5–6 основаны на повторе и перестановке существительных: «толькі пах... // толькі цень...» («толькі цень...»)[24]. В более позднем варианте текста, который автор в 2019 году предоставил для билингвы Бум-Бам-Літ (2021), порядок слов изменён. Кроме того, сочинение приобрело апунктуационный характер, а строки обрамления (1–2 и 5–6) набрано курсивом: «толькі пах // толькі цень»↔«толькі цень // толькі пах»[25]. Очевидно, вследствие упомянутых правок автор сосредотачивается на более чётком образе: в начале подчёркнуто не тень как эффект, дополняющий визуальное восприятие некоего предмета (субъекта), а конкретное одоративное ощущение. Однако курсив в более новой трактовке может усиливать второстепенность и зримых деталей, и запаха. В строках 3–4, остающихся без шрифтовых выделений, описано пробуждение лирических субъектов от «янтарного вкуса сигарет». Вероятно, именно этому событию отводится основная роль в сюжете.
Ряд правок свидетельствовал о постепенном углублении авторов в белорусскоязычную среду. Так, в макете содержатся два экземпляра листа с несколькими стихотворениями Вишнёва. В одном из них рядом со словом «сапсеўшы» (строчка 1 стихотворения Я паўлін-маўлін...) находится рукописная корректива неустановленного редактора, внесённая красными чернилами. Суффикс в причастии с учётом норм белорусского литературного языка заменён (предусмотрено форму «сапселы»)[26]. Её употреблено и в самиздатовском сборнике поэта – «друкапісе» («друкописи») Африканские мотивы (Афрыканскія матывы, 1995)[27].
Следует отметить: сама подборка Вишнёва в Нэа-літе озаглавлена почти так же, как другая авторская «друкoпись» 1995 года – Клекатамус[28]. Однако в более поздней самиздатовской книге в окказиональном названии имеет место орфографическая правка – Клёкатамус (с буквой ё)[29]. При этом из мини-антологии в неё вошло единственное стихотворение – Маузерная сволочь повалила бутылку... (Маўзэрная сволач зваліла бутэльку...), которое тоже претерпело незначительную трансформацию. Глагол «забразгацелі» («забрезжали», строчка 2)[30] исправлено на «забразгаталі»[31].
«Друкoпись» как феномен заслуживает отдельного комментария. Соответствующий неологизм образован от белорусских глаголов «друкаваць» («печатать») и «пісаць» («писать»), а также перекликается с существительным «рукапіс» («рукопись»). Подразумеваются самодельные маленькие книжечки, часто рукописные и с авторскими иллюстрациями, которые тиражировались и распространялись на мероприятиях движения «Бум-Бам-Літ». Инесса Курьян выделяет 10 несомненных сборников такого рода[32].
Так или иначе, диковинная лексема «клёкатамус» весьма последовательно ассоциировалась с «Бум-Бам-Літом». Вишнёв часто печатал соответствующее сочинение в своих книгах и декламировал его на творческих акциях. Например, писатель вспоминал о выступлении в минском парке Горького по случаю годовщины указанного движения:
[...] литераторы-„бум-бам-литовцы” при помощи дворницких мётел и большого мятого таза занимались шаманством. Я махал руками и бормотал как верховный шаман: „Клёк Катам Мус... Клёк Катам Мус... Клёк... Катам... Мус...”
Целью этого выступления было нагнать тучи и пригласить в гости дождь. И что же? Дождь полил[33].
В свою очередь, Пётр Васюченко отождествлял едва ли не весь художественный мир Вишнёва со «стеснительным клёкатамусом» – не просто «сгустком фонем», а мифическим существом, разговорчивым и склонным к эпатажу[34].
Турович, наоборот, в дальнейшем отступил от окказионализма в одной из миниатюр. Её «неолитовская» версия содержала наречие «зломка» (вероятно, производное от глагола «ламаць», то есть «ломить»): «Аловак зломка ловіць змову» (Аловак зломка ловіць змову...)[35]. В более позднем варианте автор использовал в процитированной строчке 1 общеупотребимое слово «лёгка» («легко»)[36].
Отслеженные тенденции приобретают максимальную выразительность в жанрово-стилистическом аспекте.
Нэа-літ следует считать платформой для поисков актуальной художественной речи. Симптоматично, что сборник открывается стихотворением Бахаревича под названием Издёвки над белорусским языком (Зьдзекі зь беларускай мовы). Видимо, это сочинение должно было выполнять роль некоего эстетического манифеста автора и других участников проекта. Подразумевались не унижение государственного языка, однако прибегание к играм с устоявшимся словарём и дальнейшее разрушение шаблонов в искусстве. Автор, известный в период работы над сборником в качестве не только писателя, но и активного панк-рок-музыканта, пересматривал лингвистические нормы, свойственные старшим литераторам.
Антитезисом к «издёвкам» мыслилось творчество Петруся Бровки и Аркадя Кулешова, в чьём наследии, по версии молодого лирика, представлены «допросы» и «листовки». Бахаревич решительно отвергал подобные перспективы вместе с иными проявлениями автоматизма в литературе (сатира по поводу текстов «пра „гусі зь Беларусі”[,] // Пра Чарнобыль, пра Марусю...»). Отчасти таким образом оспаривалась патетика, характерная для волны белорусского национального возрождения после возобновления независимости в 1991 году. Впрочем, к собственным приоритетам поэт также относился с иронией: «А мае радкі як лекі, // Ад якіх памрэш здаровы[,] // Не паэзія, а зьдзекі[,] // Зьдзекі зь беларускай мовы» («А мои строчки как лекарство, // От которого умрёшь здоровым[,] // Не поэзия, а издёвки[,] // Издёвки над белорусским языком»)[37].
В других представленных стихотворениях Бахаревич, действительно, довольно радикально переоценивал традицию. В них встречается обсценная лексика наряду со своеобразными окказионализмами («даждлівень», то есть «дождливень», в одноимённом произведении)[38], разворачиваются фривольные сюжеты и обозначается характерологема дерзкого горожанина. Позднее, в упомянутой книге Мои девяностые, автор скептически откликнулся о произведениях, с которыми выступал на «неолитовском» вечере в 1994 году[39]. Но в контексте белорусского литпроцесса 1990-х они могут считаться яркой моделью экспериментального письма.
Подобных ориентиров придерживались Минскевич и Турович. Параллельно с подготовкой Нэа-літа они сформировали литературное течение транслогизма. Одним из его манифестов стала статья первого из указанных авторов В глубину сквозь горизонт (У глыбіню праз далягляд, 1994). По сути транслогическая поэзия базировалась на различных смысловых уплотнениях текста: применении палиндромических и анаграмматических приёмов, паронимических аттракций, других способов обыгрывания внутренней формы слова. Поэты стремились к порождению художественной «сверх-метареальности», в которой каждая единица информации – «тоннель», ведущий к новому уровню содержания[40].
Задекларированные подходы выразительны в цитированном стихотворении Минскевича Портрет ДНК... (Партрэт ДНК...). В фонетическом аспекте поэт соотносил английскую и белорусскую лексику, порождая неожиданные ассоциации. Как и в его цикле Пейзажистика (Пэйзажысьціка), Турович в своих лирических миниатюрах выстраивал усложнённые звуковые цепочки, на которых основан иконический ряд: «Кватэру варта вартаваць // Кветку верціць вецер. // Ганебна Ганнай гандляваць // Плесьці-несьці песьні // Выганяе ганак з глебы // Выкрывае крыж крыві // Набалела неба[41] неба [...]» (Кватэру варта вартаваць...)[42].
Не остаётся в стороне от транслогизма Син. Благодаря графическому приёму (применение большой буквы, не предусмотренное правописанием) строчка 5 в его стихотворении допускает двойное прочтение: «Сьветлае сьвятло зьнішчае сьцены // замкі // палкі // межы // раСкаванасьць // лёгкае блакітнае сонца // скрозь лісьце»[43] (Сьветлае сьвятло...). Фактически подчёркнуто переход слова «раскаванасьць» в лексему «скаванасць». То есть форма «раСкаванасць» отождествляется с амбивалентным качеством: и скованностью (объектами, которые разрушает солнце), и раскованностью (последствиями влияния света). В итоге с учётом лирического сюжета частичка «ра-» может также ассоциироваться с аналогичным мифонимом: Ра – имя египетского бога солнца. Интересно, что художник и писатель Артур Клинов, участвоваший в ряде акций «Бум-Бам-Літа», выстроил несколько позднее, в 2000-х годах, концепцию Минска – Города Солнца в литературных и фотопроектах.
При этом Син остраняет текст вследствие комбинирования разных систем письменности. В стихотворении, созданном под влиянием Джеймса Джойса, на которое указывает сам белорусский автор, строчки 7–8 являются латиничной версией строк 3–4: «Spamiani mianie Noc // Uzhadaj mianie Skaz»↔«Спамяні мяне Ноч // Узгадай мяне Сказ» (Сярод потных абдымкаў...)[44].
Следует заметить: транслогист Минскевич не отстранялся от элементов классического стихосложения. В частности, его интересовал поиск экзотических глубоких рифм («Чэбаксары» – «чубок Сары» в произведении ЭПИЛоГ (ЭПІЛёГ)[45]. Подобные игры с фоникой, прежде всего с последними словами в строчке стихотворения, свойственны Вольскому. Он нередко достигает звукового своеобразия благодаря расчленению слов, опорных в иконическом аспекте. Так, поэтическое послание БЕ! начинается версом: «Я кажу табе: „БЕ!”»[46]. Междометие словно выделяется из формы местоимения «табе». Аналогичным образом название деревни Тиволи («Цівалі»), вошедшей в городскую черту Минска, в одноимённой медитации распадается на омонимические конструкции «ці мелі» («имели ли»), «ці Валя» («Валя ли»)[47].
В целом Вольский ярко презентует авторов Нэа-літа, сосредоточенных на достаточно толерантном переосмыслении традиционный жанров и строфических моделей. В его подборку включены баллада (Баллада о дрянной памяти – Баляда пра кепскую памяць) и Триолет (Трыялет). Ни одно из этих произведений не характеризуется тематической консервативностью. К примеру, во втором из них излагаются рассуждения о манипуляциях с возвратом денег – проблеме, актуальной в 1990-х годах на постсоветском пространстве. Апеллирование к устоявшимся формам скорее устремляет поэтику Вольского к изысканным стилизациям и последующему шутливому расшатыванию канонов.
Более взвешенный подход к проявлениям классики свойствен Усошину. В частности, его медитация Аннабель Ли (Анабэль Лі) – парафраз известной элегии Эдгара По. Молодой белорусский автор в духе неоромантизма сопоставлял любовь лирического субъекта с «лятункамі веснавога дзяці»[48].
Уделялось внимание и жанровому разнообразию. Действительно, Вишнёв изобрёл новую генологическую разновидность, прижившуюся в «бум-бам-литовском» творчестве. Речь идёт о панфиле – стихотворении, строки которого состоят из ряда сплошных прописных букв, соответствующих каждой графеме заглавия либо слова, которое раскрывает центральный иконический элемент и читается по вертикали. Например, одно из сочинений имеет такой вид:
ВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВ
ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ
ББББББББББББББББББББББББББББББББББ
УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ[49].
Нагромождение больших букв призвано подчеркнуть масштабность основного образа «выбуху» (взрыва) и экспрессию в его трактовке. В будущем к панфилям начнёт прибегать представитель младших «бум-бам-литовцев» Виктор Лупасин, известный также под псевдонимом Виктор Ыванов.
Как уже упоминалось, Вишнёв всячески поощрял экзотические образы: существа клёкатамуса, которое лишь немного обозначается в сборнике Нэа-літ, персонифицированного минерала куприта, пожирающего сосиски, сардельки и курагу (Я – КУПРЫТ – глытаю...)[50], и другие. Созвучные гротескные картины были близкими для Сидорука. Его стихотворение напустили ёжики тумана... (напусьцілі вожыкі туману...) является коллажем из знаков популярной культуры (отсылка к мультфильму Юрия Норштейна Ёжик в тумане 1975 года и стилистике кинолент-боевиков 1990-х годов), собственно постфольклорных элементов (популярная русскоязычная считалка о ёжике, вышедшем из тумана), различных стереотипов (о магической Латинской Америке, безгранично защищённых швейцарских банках). По сюжету, миром правят алчные ёжики с внушительными денежными сбережениями и прочими несметными сокровищами. В свою очередь, упоминаемый «дождливень» Бахаревича – «извращенец и чудовище» («вычварэнец і пачвара»). Но автор не избегает изысканных образов с положительными коннотациями. По мнению поэта, в зонтах узнаются цыплята, которые освобождаются от дождевых капель, как от яичной скорлупы (Дажджлівень)[51].
При этом в поэзии «неолитовцев» преимущественно разворачивается художественное пространство города. Урбанизм часто неотделим от мотивов телесности. Например, в произведении Гатальской Вильня (Вільня) слепой, мечтая увидеть соответствующий локус – мифологизированную точку в картине мира белорусов, водит пальцем по карте и касается «жыл рэк, радзімак гарадоў» («жил рек, родинок городов»).[52] В её же пейзажной зарисовке из цикла Город (Горад) акцентируются «ашчэраныя // растапыраныя дрэвы» («оскалившиеся // растопыренные деревья»)[53].
Персонажам-горожанам приходится осмыслять своё одиночество. Например, Син пишет о поклоннике поэта, которого никто не читает. Оба героя сталкиваются с неким экзистенциональным кризисом, хотя читатель, неизвестный для литератора, мечтает встретить литературного кумира в Вильнюсе, Минске или Могилёве (Паэт якога ніхто не чытае)[54].
***
Таким образом, работа над сборником Нэа-літ в 1993–1994 годах сопутствовала сплочению наиболее прогрессивных белорусских писателей. Несомненным результатом тесного диалога между участниками объединений «Табала S-тэт» и «Пяты кут» в рамках редколлегии указанной мини-антологии стало зарождение движения «Бум-Бам-Літ». Именно запланированное издание обозначило ряд художественных ориентиров минских постмодернистов. Прежде всего речь идёт об экспериментах с жанрами и речью, преобладающем урбанизме, усиленном внимании к экзотическим образам и комичным сюжетам. В то же время неудачу с публикацией Нэа-літа следует причислять к важнейшим причинам для появления спешного тренда молодых минских поэтов – неофициальных самостоятельно изготовленных книжиц «друкописей».
***
От Автора: Автор выражает благодарность за консультации, проведённые в ходе подготовки статьи, Ольгерду Бахаревичу, Дмитрию Вишнёву, Сержу Минскевичу, Илье Сину, а также Виктору Жибулю, который любезно предоставил для работы анализируемый сборник.
Akudowicz Walancin, Bum-Bam-Lit. Znowaj knihi («Treba uiawić Sizifa szczasliwym. Chroniki biełaruskaha intelektuała)», «Dziejasłou» 2019, № 1, s. 181–193.
Arłou Uładzimir, Hrafici, Czaławiek i materyjalnaje asiaroddzie: sproba asensawannia estetycznaha wopytu, «ZNO» 1995, № 8: 22 lutaha, s. 7.
Bacharewicz Alhierd, Maje dziewianostyja, A.M. Januszkiewicz, Minsk 2018, 312 s.
Bortnowska Katarzyna, Białoruski postmodernizm. Liryka «pokolenia Bum-Bam-Litu», Wydawnictwo Uniwersytetu Warszawskiego, Warszawa 2009, 225 s. https://doi.org/10.31338/uw.9788323512424
Bum-Bam-Lit: antolohija biłoruśkoji poetycznoji rewoluciji = antalohija bełaruskae paetycznaje rэwalucыi, uporiad. W. Łewyćkyj, Luta sprawa, Kyjiw 2021, 432 s.
Karotkina Nadzieja, Czaławiek i materyjalnaje asiaroddzie: sproba asensawannia estetycznaha wopytu, «ZNO» 1995, № 8: 22 lutaha, s. 8–9.
Kurjan Inesa, Drukapisy. Wialikaja imprawizacyja, [w:] Drukapisy. Wialikaja imprawizacyja, Halijafy, Minsk 2009, układ. I. Kurjan, s. 3–14.
Łewyćkyj Wjaczesław, Riznobarwni płoty na horyzonti, [w:] Bum-Bam-Lit: antołohija biłoruśkoji poetycznoji rewoluciji = antałёhija bełaruskae paэtыcznae rэwalucыi, Luta sprawa, Kyjiw 2021, s. 399–417.
Minskiewicz Sierż, Oho – hod!, [w:] Minskiewicz Sierż, Ja z Bum-Bam-Lita!, Łohwinau, Minsk 2008, s. 134–142.
Minskiewicz Sierż, Trubalot, [w:] Tazik biełaruski, Bierwita, Minsk 1998, s. 75–84.
Minskiewicz Sierż, U hłybiniu praz dalahlad (Art-kul № 1), [w:] Minskiewicz Sierż, Ja z Bum-Bam-Lita!, Łohwinau, Minsk 2008, s. 108–109.
Nea-lit: nowaja biełaruskaja paezija, biez miesca wydaczy, [Minsk 1994], 39 łist.
Wasiuczenka Piatro, Saramiażliwy klokatamus, [w:] Wiszniou Zmicier, Sztabkawy tamtam, Mastackaja litaratura [elektronnaja wiersija prajekta Kamunikat.org], Minsk 1998, s. 5–8.
Wiszniou Zmicier, Afrykanskija matywy, [w:] Drukapisy. Wialikaja imprawizacyja, układ. I. Kurjan, Halijafy, Minsk 2009, s. 15–32.
Wiszniou Zmicier, Klokatamus, [w:] Drukapisy. Wialikaja imprawizacyja, Halijafy, Minsk 2009, s. 35–52.
Wiszniou Zmicier, Zanatouki litaraturnaha ałkaholika, [w:] Wiszniou Zmicier, Wieryfikacyja naradżennia, Łohwinau, Minsk 2005, s. 7–12.
Żybul Wiktor, Szczodennyk bum-bam-litiwcia, per. z biłorus. W. Łewyćkyj, [w:] Bum-Bam-Lit: antołohija biłoruśkoji poetycznoji rewoluciji = antałёhija bełaruskae paэtыcznae rэwalucыi, Luta sprawa, Kyjiw 2021, s. 369–397.
Received: 2021-10-17; Verified: 2021-12-07. Accepted: 2022-03-31